– Храмовник использовал магию?

Сэр Милуш помедлил с ответом. Артур ждал, затаив дыхание. Даже боль в прикрученных друг к другу локтях чувствовать перестал.

– Да, – услышал он.

Сердце, сбившееся было с ритма, снова начало работать, как подобает. Спокойно. Ровно. Потому что определенность, пусть и безнадежная, лучше, чем лживая надежда. Союзников нет. Только враги. Значит, смерти не миновать, и единственное, что отравляет спокойную уверенность в будущем, – это страх за Альберта. Но огонь очищает. Он действительно очищает. Младший будет прощен, его примут на Небесах, а там, кто знает, может, и замолвит он словечко перед Пречистой, попросит за непутевого брата, осквернившего кровью священный сан.

Пастырь сам подергал путы, проверяя их на прочность.

– Что ж, если слово Божье не удержит еретика, – пробормотал не то себе, не то Милушу, – то удержит вервие простое. Следуй за мной, храмовник. Тебя ожидает суд, скорый, справедливый и беспощадный.

Артура поставили на ноги, подтолкнули, задав направление, и он пошел вслед за монахом. Пошел не сам – ноги понесли. Словно он не рыцарь Храма, для магии неуязвимый, а баран бессловесный, бредущий за козлом на бойню.

Всей разницы: баранов не окружают рыцари, арбалетчики и солдаты с копьями.

Эскорт, что в переводе с давно забытого здесь языка означает охрана. А учитывая количество этой охраны, эскорт вполне можно считать почетным. Боятся – значит уважают. Что же там с Альбертом?

И что теперь делать? Кроме как умирать. Это как раз легко, но живой или мертвый, рыцарь для особых поручений обязан выполнять задание. А значит, нужно исхитриться и передать сэру Герману бумаги стопольского пресвитера.

Артур остановился. Острие копья тут же ткнулось между лопаток.

– Сэр Милуш...

– Вперед!

– Успеется. Сэр Милуш, передайте своему хозяину, только обязательно передайте, что Артур Северный, рыцарь ордена Храма, требует исповедника.

Ежи Цыбань не любил Недремлющих. Особенно он не любил их, будучи пьян. Мало того что не в меру бдительные гвардейцы Его Высочества время от времени распугивали основную цыбаньскую клиентуру, они еще имели довольно скверную привычку наводить порядок на улицах столицы. Не на всех конечно же – хватало в Шопроне переулочков, где можно было хоть всю ночь проспать в подворотне; или колобродить до утра, пугая добрых жителей громкими песнями; или славно подраться, не опасаясь того, что гвардейский патруль явится усмирять буянов. Да. Хватало. Но, к сожалению, дом Цыбаня (спасибо батюшке с матушкой), расположен был в Золотом квартале – самом что ни на есть дорогом районе Шопрона. И здесь гвардцейцы свирепствовали, что цепные псы. В неурочный час встретив на улице пьяного, они вполне могли, не спрашивая согласия, отвести беднягу под белы рученьки домой. И нет господам гвардейцам никакого дела до того, что безвинный пьянчужка, может, рассчитывал прокрасться под отчую крышу незаметно. Тихонечко. Чтобы не вызывать на свою больную с утра голову гнева почтенных родителей.

А если, не приведи святой Артур, покровитель всех пьяниц и бабников, не поверят Недремлющие, что пьянчужка сей – уважаемый господин и действительно имел несчастье родиться сыном Косты Цыбаня, то можно и в участок угодить. А в участке плохо. Даже одну ночь плохо. И уж совсем никуда, когда батюшка не спешит заплатить положенного льва и выкупить единственное свое чадо. Батюшка – он порой еще свирепее, чем гвардейцы.

В общем, не любил Цыбань Недремлющих.

Особенно будучи пьян.

Поэтому, возвращаясь домой после удачно заключенной и в лучшем виде обмытой сделки, он зорко смотрел по сторонам, прислушивался и даже принюхивался. Дабы, заметив патруль, успеть раствориться в ночной тени, исчезнуть, подобно бесшумному призраку, растаять, сгинуть без следа...

Это Цыбань умел. Он даже на спор не раз и не два скрывался от гвардии и потом с особенным удовольствием пропивал выигрыш.

Чутье и Всеблагой Господь, берегущий пьяного, а также, конечно, святой Артур – все трое не подвели и этой ночью. Гвардейцев Цыбань заметил издали. И уже хотел сбежать, но задержался, привлеченный неярким светом, вокруг которого, собственно, и столпились господа Недремлющие.

Сначала показалось, что какой-то гуляка набедокурил и приволок в переулок снятый со столба светильник. Потом Цыбань сообразил, что золотистое сияние на голубоватый огонь светильников не похоже, а похоже точь-в-точь на нимб, пылавший над Миротворцем в день, когда сопровождал он прибывшее в столицу посольство оборотней.

Пообещав себе бежать при первом намеке на опасность. Цыбань осторожно прокрался ближе. И недоверчиво потряс головой, когда увидел, чем же заняты гвардейцы. Он не ошибся насчет Миротворца – трудно спутать с кем-то парня, у которого вместо глаз синие сполохи, а над башкой солнышко светится. Но то, что рыцаря Пречистой Девы в тихом переулочке, в самом благопристойном квартале Шопрона бьют – и как бьют! – гвардейцы Его Высочества герцога Элиато... Тут и трезвый не поверил бы.

И однако – били. А Миротворец даже и не сопротивлялся. Хотя, если верить легендам, Недремлющих он не любил так же, как Цыбань, да к тому же, в отличие от Цыбаня, не упускал случая доказать свою нелюбовь на деле. С такими-то кулачищами и впрямь, отчего бы не доказывать? Но настоящий Миротворец, в отличие от легендарного, стоял истуканом и помалкивал, как будто ударов не чувствовал. А потом и вовсе свалился гвардейцам под ноги.

Конечно, любой человек упадет, если его так мутызгать, но Цыбаню стало как-то обидно. Он досмотрел действие до конца, до того момента, как Миротворца связали, рывком поставили на ноги и повели куда-то в сторону площади Становления Веры, понял, что никаких чудес не дождется. А еще понял, что идти домой уже не хочет, хочет же, наоборот, поделиться с кем-нибудь потрясающей новостью: Миротворец арестован гвардией герцога при полной поддержке и одобрении ордена Пастырей.

В четвертом часу утра трудно было отыскать слушателей, но Цыбань быстро сообразил, что с такими новостями можно смело отправляться в «Звездень». Брюхотряс, конечно, давным-давно спит, но он хорошо знаком с рыцарем Пречистой и уж наверняка проснется, когда услышит, что случилось. Заодно, глядишь, нальет стаканчик. И не один. А то от таких дел весь хмель как рукой сняло, прямо даже дома показаться неудобно.

Артура вели по пустынным ночным улицам. Город как вымер. Мирные жители давно спят, но непонятно, где разъезды храмовников? Или пастыри заворожили всех братьев-рыцарей?

Скорее всего, действительно заворожили. Иначе не рискнули бы идти до Белой крепости пешком. Это ж ведь через весь город, а мало ли любопытных глаз на столичных улицах? Обычно арестованных за колдовство увозили в черных, наглухо закрытых повозках. Младшего, наверное, так и везут сейчас – в полной темноте, связав по рукам и ногам Сволочи.

А на площади Становления Веры монах свернул к собору, и Артур волей-неволей последовал за ним. Интересное дело, никак чернецу помолиться приспичило?

Колоннада широкой дугой обнимала площадь, над массивным портиком возносился к светлеющему небу огромный купол. Ветер играл с песком, шелестел, гоняя пыль по каменным плитам. И ни единой живой души вокруг. Собор молча ждал, пока люди войдут в высоченные двери.

Артур стиснул зубы и заставил себя остановиться.

Между лопаток тут же ткнулось копье, но юный рыцарь лишь покрепче уперся ногами в землю. Уж лучше пусть насквозь пробьют, чем идти в темный и страшный храм.

– Следуй за мной, сын мой, – терпеливо повторил монах.

– Нет.

Страх воистину творит чудеса: откуда-то взялись силы ослушаться приказа пастыря. Испугаться чуть сильнее и, глядишь, совсем спадет наваждение. Но чернец лишь задумчиво кивнул:

– Пусть так, – и направился через площадь к герцогскому замку.

Еще того не лучше. Что он там-то потерял?

Но страх слегка отпустил, и пришлось идти как велено.